Для всякого читателя «Разговоров» ясно, как внимательно автор относился к христианскому преданию, как много внешних черт он почерпнул отсюда: рождение антихриста от неизвестного отца и «сомнительного поведения» матери, таинственная связь с сатаной, роль мага Аполлония, соответствующего зверю, выходящему из земли (Апок. 13, 11), его чудеса («огонь с неба»), Иерусалим как место последней борьбы, восстание иудеев против антихриста, смерть двух свидетелей, бегство верных в пустыню и т. д.– все эти черты глубоко традиционные. Однако ясно, что кое в чем Соловьев сознательно отступил от предания. Так, в «свидетелях» он видит не восставших Моисея и Илию (или Еноха, Иеремию), а Петра и Иоанна, воплощающих Западную и Восточную церкви. Развивая эту идею, он должен был прибавить к ним Павла (доктора Паули), уже не имеющего никаких оснований в традиции, как и все видение последнего соединения церквей. Бросается в глаза и бледность кровавого фона, на котором раскрывается последняя трагедия. Нашествие монголов изображается в схематических чертах. Мы ничего не слышим об опустошении Европы, к тому же христианское человечество скоро свергает это иго и в последнем столетии своего бытия наслаждается прочным миром. Тоже вскользь (в предисловии) говорится о последнем гонении, во время которого гибнут многие тысячи и десятки тысяч верных христиан и евреев. Дело антихриста совершается в мире, в тишине зрелой и завершенной цивилизации, – такова, очевидно, идея Соловьева, тесно связанная с идеей добродетельного антихриста. Монголы притянуты за волосы – отчасти как отголосок преследовавшей воображение Соловьева «желтой опасности», отчасти ради соблюдения апокалиптических приличий /Г. П. Федотов "Об антихристовом добре"/.
Как известно, в Новом Завете к персоне Антихриста относятся следующие места: Иоанна 2, 18; Фессал. 1, 2; Отк. 13. Лишь автор послания Иоанна дает это имя, впрочем, не только в единственном числе (антихристы наряду с антихристом). Апокалипсис Иоанна отнюдь не лежит в основе святоотеческой традиции, как можно было бы думать, исходя из современных православных представлений. Не все отцы древней церкви принимали Апокалипсис как каноническую книгу (напр., св. Кирилл Иерусалимский) , и большинство подходило к Антихристу не от новозаветных текстов, а от пророчества Даниила (гл. 7).
Более того, многие современные исследователи "предания об Антихристе" (например Буссе) полагают, что миф об антихристе развивается в христианской церкви в значительной степени независимо от Священного Писания, на основе какой-то эзотерической, вероятно, иудейско-мессианистической традиции, не закрепленной ни в одном из дошедших до нас литературных памятников.
Возможно, какие-то отголоски кумранитов (речь идет о борьбе "сынов Света" с "сынами Тьмы"), нашли отражение в этой традиции. Важным новшеством в эсхатологии кумранитов было признание, что мир уже на пороге эсхатологического времени, а наступление "Дома суда" или "Дня суда" мыслилось в близком будущем в итоге мучительной, сорокалетней войны "сынов света" против "сынов тьмы" с непременным участием в ней космическо-божественных сил.
В судный день Бог изгонит Дух Порока, и ангелы гибели изольют гнев Божий и на него, и на всех тех, кем он водительствовал. В другом свитке (Свиток Войны) подробно описывается эсхатологическое сражение.
В этом отношении, крайне интересным представляется идея дуализма св. Иоанна Богослова. Дело в том, что в отличие от синоптиков, дуализм которых выстраивается в горизонтальной перспективе, св. Иоанн смотрит на дело иначе. Его перспектива вертикальная: мир дольний и мир горний. Более того, у Иоанна "мир сей" почти всегда противостоит высшему миру. "Мир сей" расценивается как зло, в нем правит дьявол (16:11), и Иисус пришел, чтобы стать светом этому миру (11:9). Авторитет Его миссии исходит не из "сего мира", но из мира высшего - от Бога (18:36). Когда она завершится, Он уйдет от "мира сего" (13:1). Дольний мир - область и царство тьмы. Причем этот эсхатологический аспект (противостояние света и тьмы) не распространяется на Универсум или Космос (др.греч., "украшение"). "Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть" (1:3). У св. Иоанна нет ничего, что напоминало бы о космологическом дуализме или мироотрицании. Сотворенный мир остается тем же самым - миром Божьим. Правда, за счет использования метонимии, слово kosmos, может обозначать не только Универсум, но и живущих в нем, то есть само человечество как целое. Выражение "весь мир идет за ним" (12:9) означает, что учение Иисуса нашло широкий отклик среди окружающего народа. Более того, у него слово kosmos зачастую употребляется не в том смысле, в котором оно используется остальными евангелистами.
Люди, населяющие kosmos предстают существами: грешными, мятежными и падшими.То, что делает kosmos злым, не присуще ему, но возникло в результате того, что он отвернулся от своего Создателя и попал под власть злых сил. Отчуждение мира от Бога выражается в его ненависти к посланнику Бога (7:7; 15:18), пришедшему спасти его.Мы видим, что в Четвертом Евангелии, как и у синоптиков, мир находится под властью злой сверхъестественной силы, называемой диаволом (8:44; 13:2), или сатаной (13:27). Используя язык, очень похожий на язык апостола Павла, св. Иоанн называет сатану "князем мира сего" (12:31; 14:30; 16:11). Надо сказать, что Иоанн не размышляет о происхождении сатаны и его природе; он просто описывает его как некую злую сверхъестественную силу, овладевшую миром, но побежденную Иисусом на кресте. У св. Иоанна мы видим напряженное соотношение между вертикальной и горизонтальной эсхатологией. Он не только сознает, что мир свыше вторгается в мир земной, но и понимает, что это вторжение в сам дух и плоть человеческой истории - как искупительного, ЦЕЛЕВОГО процесса (в эсхатологическом смысле).
Св. Иоанн очень хорошо чувствует, что Иисус начал новую эпоху, порождающую ту реальность, которая предвосхищалась в ветхозаветном миропорядке. В прологе он касается этой струны как одной из главных. Немаловажно, что сам о себе Иисус никогда не говорит как о Слове (Логосе) Божием. Так о Нем говорит лишь св. Иоанн. У св. Иоанна два любимых слова: истина (aletheia) и истинный (alethinos). Говоря об истинном или подлинном [See pp. 302ff.], он обычно говорит об откровении во Христе не только как о небесных благословениях в противовес земным благам, но и как о благословениях нового века в противовес тому, что было прежде. Центральное место Иисуса в истории спасения в дальнейшем подчеркивается употреблением слова "час", которое встречается у Иоанна довольно часто (2:4; 8:20; 12:23 и т.д.). Час страданий, смерти, воскресения и вознесения Иисуса - это кульминация в долгой истории отношений Бога с людьми. То же самое слышится и в частом употреблении слова "ныне", "уже" (nyn). "Но настанет время и настало уже" (4:23; 5:25). У этом "уже" миссия Иисуса достигнет своей кульминации, которая будет означать победу над дьяволом и миром (12:31), Его собственное прославление в смерти (17:5) и возвращение к Отцу (16:5; 17:13). Кульминация истории искупления в то же время представляет собой предвосхищение эсхатологического завершения. Несмотря на то, что у св. Иоанна нет ясного учения о церкви, он предвидит ту миссию, которая будет возложена на учеников Иисуса. Она состоит в том, чтобы "рассеянных... чад Божиих собрать воедино" (11:52). Все это ясно говорит о миссии среди язычников (как, впрочем, и другое высказывание, согласно которому Пастырь добрый должен привести "и других овец, которые не сего двора" (10:16).
Между дуализмом св.Иоанна и дуализмом кумранитов есть одно поразительное различие. У последних речь идет о противоборстве двух духов, сотворенных Богом, тогда как у св. Иоанна говорится о борьбе мира и его правителя с воплотившимся Иисусом. Несмотря на то, что можно допустить наличие лексического сходства (свет и тьма, дети света и дети порока (тьмы), у Иоанна это не говорит о существовании двух духов, которые правят над двумя различными родами людей; у него воплощенный Логос - это свет, и все люди пребывают во тьме, но призваны войти в этот свет. Более того, сошествие света во тьму мира - это часть осуществленной эсхатологии, резко отличающейся от всей теологии кумранитов. Кроме того, совершенно иначе выглядит и теология греха. У кумранитов дети света - это те, кто посвятил себя соблюдению Моисеева Закона, истолкованного Учителем Праведности, - те, кто отъединился от мира (от сынов порока). У св.Иоанна дети света - это те, кто верит в Иисуса и благодаря этому обретает вечную жизнь. Для кумранитов тьма - это непослушание закону, тогда как для св.Иоанна это отрицание Иисуса.
Все эти различия дают основание заключить, что любое влияние кумранитов на св. Иоанна ограничивается областью языка и терминологии и не затрагивает основ теологии. В этом смысле наиболее яркой иллюстрацией является новозаветный Апокалипсис, в котором Иоанн в своем видении восхищен на небо, чтобы стать свидетелем того, как завершается Божий план искупления для истории. Несмотря на то, что он видит под небесным жертвенником души убиенных мучеников (Откр.6:9-12), эсхатологическое завершение означает не что иное, как схождение на землю небесного Иерусалима (Откр.21:2). Несмотря на то, что акценты у Иоанна и синоптиков могут быть различными, основы их теологии едины. Синоптики возвещают спасение в эсхатологическом Божием Царстве, которое вторгается в историю в лице и миссии Иисуса. Иоанн возвещает о нынешнем спасении в лице и миссии Иисуса, которая обретет эсхатологическое завершение.
(По Джордж Элдон Лэдд, "Теология Нового Завета")
Journal information